В 70-х годах прошлого века моя семья переезжала с Урала на Кавказ. И случилась история, которая стала семейной легендой и в деталях передается уже почти сорок лет.

Мой прадедушка, Шлейдовец Михаил Яковлевич, после отъезда родных остался на несколько дней на Урале, чтобы решить дела с имуществом. Когда всё было сделано, он сел на поезд. Вещей с собою было немного: только  самое необходимое.

В купе кроме него был пожилой мужчина, сидевший в углу у окна. Знакомства поначалу особого не вышло, сосед был угрюм, и к разговорам не слишком тянуло. Михаил Яковлевич расположился на сиденье напротив, откашлялся и закурил по старой шахтерской привычке.

Поезд тронулся. Мыслей особых не было, он то задумывался о том, как придется устраиваться на новом месте, то просто слушал стук колес и поглядывал на второго пассажира. За окном слегка накрапывал дождик.  «Что ж, добрый человек», — подумал он и  молча протянул попутчику сигарету.  Тот взглянул, слегка ухмыльнулся  и взял её в руки, но не закурил.

— Что же, видать тебя жизнь потрепала малёха?- голос был зычный и живой, будто хозяин его улыбался. Михаил Яковлевич спокойно отвечал:

— Да что говорить, живём.

-Что ты один то едешь? Жена, поди, есть?

— Есть. К жене да детям вот и еду. Да…подзадержался я.

— Успеешь, поди. Всегда успеть можно, коль ждут тебя. — Сосед помолчал — я вот всюду опоздал.

-Да что ж и семьи то нет?

-Война… Ты, чай, и не застал? — Проговорил тихо сосед.

-Мальцом был, да потом вот, в шахте…

Неспешный разговор прекратился вовсе. Но путь обоим был неблизкий. Михаил Яковлевич, глядя на мелькающие заросли за окном произнёс:

-А расскажете?

-О чём же? А…о войне что ль?

Ответа не последовало, но  сосед продолжил:

-Да что рассказать-то тебе. Нечего  и говорить. Людей убивать приходилось, у товарищей убитых оружие забирать. – Повисла тишина, одни только колеса размеренно стучали. — Оно и хорошо, что не застал…

Он  взял сигарету, покрутил в руках и закурил:

-Тогда такого не было… знаешь что?  Всё  тебе  расскажут про войну-то, да не всё знать будешь…

Ушел на войну сам я. Как не хотела меня родная отпускать, Родину защитить рвался. Первым хотел быть. В самом начале это было. Лето было… Ох, такое лето сгубили.

Попали на фронт. Что ж, казалось, вот, разобьём фашиста. А сами отходим, отходим дальше.  Кому стыдно, а кому нет, я тебе скажу — страшно. Кричат «в бой!», бежим, а солдатики бегут и падают, и всё меньше нас, и снова отступаем.  И каждую минуту думаешь — ну всё, сейчас и сам поляжешь с ними.

Уж и осень подошла, а мы-то ни туда, ни сюда. Чуть-чуть и Москва за спинами, Миш, понимаешь? – Михаил Яковлевич поспешно кивнул головой.

А тут и наступление грянуло, пошёл немец — тьма. Войска, что ближе к фронту были, встретили их. Да тут передают – попали в окружение, бьются. Послали нас к фронту, одно сказали- продержитесь до подмоги. Подкрепление, мол, пришлют.

Вышли мы и, ай, ни укреплений, ничего, поле чисто и мы. Приказывают- растянуться по линии фронта. Куда уж тянуться было, не знаю, потом сказал кто-то: «Брешь образовалась. Немцу пройти — большого труда не надо». Да это уж и понятно стало.

Растянулись на линии. Окопались мы на месте, как успели. Брешь уменьшили, да не намного. Правее нас  пусто, иди — не хочу. Ждали обещанное подкрепление.  Да ведь  каждый понимал, что хочешь, не хочешь, а пропустить нельзя. Не останется тогда ни Родины, ни нас самих, ни семей наших.

Тишина стояла напряженная, все серьезные, зубы сцепили — сидим. Ан идут! Мать честная, сколько их,  да с техникой, да с пушками.  А мы то, солдатики, что можем супротив них. По телефону, говорили, молчок. И сидим, ой, думаю, сейчас танки поедут — раскатают нас. И всё тогда.  Страшно…

Я никогда до этого к Богу не обращался, всё на себя надеялся. А тут бабушку вспомнил, как было, молитвы читала.  Шептал что-то, что на память пришло: «Отче наш»  да «Богородица — дева радуйся». Что ж, знал я их, две молитвы-то? Выходит, что знал.

А все молчат, что ж, думаю, где немцы-то. Что ж мы сидим?

Высунулся из окопа – нет их. Прошли. Как прошли то, куда? « Мимо», — сказали.  Тут я как голову  поднял, так и ахнул. В небе над нами руки распростерла Богородица в малиновом сияющем одеянии. Лицо я видел только сбоку, казалось, печальнее лик представить себе невозможно. Укрыла Она нас и Москву.  Что ж, крестились тогда все. Я вот что думаю: не помоги Она – что было бы с Россией? Не было бы и вовсе…

Он умолк.  Лицо его вернуло прежнее угрюмое выражение. До  своей станции попутчик не  сказал ни слова, лишь уходя вместо прощания бросил:

— Этот случай негласный, мы тогда бумагу подписали, сам понимаешь,- он остановился на секунду у дверей. — А ты, Михаил, семью-то свою береги…