— Правда,  что  есть  такие люди, которые спят двадцать лет подряд, а потом

просыпаются   с  седой  бородой?  —  спросил  Евгений,  отрываясь  от  книги  и

поворачивая к родителям наивное детское личико с низеньким лбом.

    — Нет! — отрезал Поль.

    — Как дети глупы! — по-матерински вздохнула Каролина, не переставая шить.

    Наследник  снова  погрузился  тоненьким,  как  лезвие  перочинного  ножика,

профилем  в  усеянные  феями  и  волшебниками страницы. Его увлеченная головка,

маленькая  и  кудрявая, покачивалась над книгой; отец перешел на новую страницу

газеты,  а  мать  начала  обрубать  последний  край нового кухонного полотенца,

пахнувшего свежим холстом.

    Через  пять  минут  отец,  высосав  своими близорукими глазами до последней

строчки дневник происшествий, сложил газету, швырнул на стол, зевнул и промычал

сквозь зевок.

    — Мы тоже были глупы в его возрасте.

    — Много  времени  прошло  с  тех  пор, — сказала  Каролина  невыразительным

голосом, продолжая уверенно шить.

    К   пятидесяти  годам  она  начала  седеть  и  полнеть.  Легко  можно  было

представить  себе,  как старость одолеет ее. И все же с ее одутловатого лица не

сошла когдатошняя улыбка.

    Ее  муж — он был похож на нее, как брат — не переставал зевать. У него было

круглое  и бледное лицо, глаза его слезились от зевоты. Потом, успокоившись, он

стал  прислушиваться  к  сопению  сына,  который  сидел  с  полуоткрытым ртом —

пресловутые  полипы,  которые  придется  в  будущем  году вырезать. Ребенок был

всецело  погружен  в  книгу.  К  тому же он невыносимо шуршал, время от времени

переворачивая страницы.

    — Пошел спать! — выпалил вдруг отец. — Давно пора. Ступай!

    Мальчик,  оторванный  от  книги,  со  страхом  и  враждебностью взглянул на

виновника  его  появления  на  свет, всхлипнул и поднялся, прошипев сквозь зубы

уличное  словцо,  которого  никто,  кроме него, не слыхал, но которым он сможет

завтра похвастаться в школе.

    Он  медленно  подошел  к  родителям пожелать им спокойной ночи. У него было

маленькое  личико,  напоминавшее  боб  и очень томный косой взгляд. Под большим

передником, широкой курткой и висящими штанами чувствовалось слабенькое тельце.

    Оставшись  наедине  с женой, Поль заговорил о новой трамвайной линии. Жена,

заинтересовавшись,  стала  расспрашивать, потом ответила — пошло как по маслу —

длинным  рассказом  о  том,  как  прислуга  поссорилась  со  сварливой  теткой,

приехавшей  из  Пуату. Потом она принялась излагать все, что она успела сделать

за сегодняшний день. Муж тупо смотрел на жену и зевал, но внимательно слушал.

    — Кстати, — вдруг  сказала  она без всякого повода, — посмотри, что я нашла

сегодня в часах между рамой и механизмом. Вот старье!

    Она порылась в сумочке и вынула связанную пачку каких-то листков бумаги.

    Он склонился над этими бумажонками.

    — Что это такое?

    — Это письма, — ответила Каролина.

    — Не понимаю… какие письма?

    — Наши письма, что мы писали друг другу до свадьбы.

    — Не может быть!

    С  удивлением  и  любопытством  он  протянул  к  ним  пальцы, потрогал их и

наклонился к ним совсем близко своим толстым лицом, как бы обнюхивая их.

    — А, а! А это что такое на них? Ленточки?

    — Ну, да.  Это вот мои с розовой ленточкой, а эта пачечка с голубой — твоя.

Ты не помнишь разве, что мы так делали?

    — А ведь правда. Я совсем забыл про эти ленточки.

    — Я тоже, конечно, — сказала Каролина, — но увидав их, я вспомнила.

    — А что в этих письмах? — спросил муж,  барабаня толстыми пальцами по столу

и теребя пожелтевшие бумажки.

    — Откуда мне знать? — ответила она.

    Он развернул одно из писем, неловко и осторожно, словно в руках у него была

хрупкая бабочка, которой он хотел расправить крылышки во всю ширину их.

    Оттуда выпало несколько лепестков. Он вытаращил глаза.

    — А это еще что такое?

    Он громко расхохотался.

    — Это  розовые  лепестки,  честное слово. Им уже двадцать шесть лет, ничего

себе! Я посылал тебе розовые лепестки! Вот так штука!

    Он собрал обрывки лепестков и положил их снова в конверт, такой же иссохший

как они.

    Женщина  стала задумчива, сосредоточена. Обращенная случайно в этот вечер к

прошлому,  она,  казалось,  стала  вспоминать… И так как письмо было у него в

руках, никчемное, молчаливое, он поднес его к глазам, прочел чуть шевеля губами

дату, потом шепотом первые слова:

    — «Любовь моя…»

    Потом,  не  имея уже сил остановиться, он по складам, как школьник букварь,

прочел  то,  что  он  писал  когда-то. Он ничего не мог узнать. Он таращил свои

круглые глаза с припухшими веками, читая эти н о в о с т и.

    Закончив  страницу, он остановился перевести дыхание, хотел что-то сказать,

не знал что, и кашлянул.

    — Дальше, — требовала она.

    Он  снова  стал разбирать слова по слогам. Она подсела совсем близко. Кусок

холста,  который  только  что  так занимал ее, соскользнул с ее коленей. Она не

подняла  его.  Ее  руки,  ее  полуоткрытый  рот, ее брови, сдвинутые настолько,

насколько  позволял  ее  бледный  и  рыхлый  лоб — все говорило о том,  что она

целиком обратилась в слух.

    Вдруг в письме прозвучало два имени «Лоло и Лилин».

    — «Лоло и Лилин»! — расхохотался он. — Что это такое?

    — Ведь это мы! — ответила Каролина.

    — Мы? Мы? Ну и имена!

    — Это были мы, — просто повторяла она.

    Он  продолжал  читать,  но вдруг остановился посреди фразы, полной каких-то

намеков и совершенно непонятной.

    — Ничего непонятно…

    Она добавила с той глубиной, на которую порою способно женское сердце.

    — Хуже: стало непонятно…

    Он  бросил  на стол письмо, которого он уже не мог воскресить. Она не могла

удержаться, протянула руку, взяла одно из писем, что она писала, и стала в свою

очередь вслух с таинственной проникновенностью читать его.

    Это письмо звучало меланхолически. Нежной невестой когда-то давно размышляя

однажды  о  серьезных вещах, она заклинала своего друга любить ее вечно, потому

что раньше или позже должна наступить роковая разлука.

    При этих словах толстый мужчина вдруг заерзал на стуле и бросил:

    — Что? Что такое? Умереть? Мы? Я?

    Он замотал головой и закричал — как утопающий о помощи:

    — Неправда!

    Бесконечный  ужас, казалось, толкал, толкал и наконец растолкал его. А она,

она  была  совершенно  изранена. Они посмотрели друг другу в лицо, они в первый

раз за столько лет по-настоящему заглянули друг другу в глаза, они со смущением

узнали  себя  такими,  какими  они  были  когда-то,  какими они и теперь были в

глубине души. В них зашевелился целый мир неопределенных бесформенных мыслей.

    — Меняется, забывают. Привычка, — прошептал один из них.

    — Привычка. Кто мог знать, что она имеет такую силу?

    Женщина задрожала, осененная внезапной мыслью.

    — И  вот  малыш  говорил  про  колдуна, — что ты скажешь? Ведь бывают люди,

которые спят двадцать лет подряд? А?

    Но он ответил, уже почти отделавшись от впечатления писем:

    — Да ну! Это совсем не то!

    — Да, да! Спят! Спят бок о бок!

    Она понизила голос.

    — Так и спят, сперва ночью, а потом и днем.

    Сказав  это,  она опустила голову и, еще необычная, еще раненая и скорбная,

прибавила:

    — Ах, если бы можно было проснуться!

    Он  поднялся,  успокоенный,  в состоянии обычного благодушия. Он расставлял

уже стулья по местам, но все же буркнул:

    — Это было слишком прекрасно!

    Она  взяла лампу и пошла за ним в спальню, уже покорная, как всегда, но все

же  еще взволнованная слишком невозможными — потому что они слишком прекрасны —

вещами.