Его к себе не подпустили, прогнали, и кто-то даже толкнул, но в драку он лезть не стал: тех было четверо, они были старше, а ему  четыре года всего. Но оставлять все так, как есть, — себя  не уважать, а если уступать, кто с тобой считаться станет? И когда компания перестала на него обращать внимание и все опять сгрудились вокруг «красного» Василя (был в селе еще и Василь «синий»), он отошел к бурьяну и присел-спрятался  тут же рядом за кустом полыни. То, что у них была граната, он увидел сразу, но оказалось, что гранат было две. Итальянские, с красной окантовочкой. Не очень опасные, разве что  руку оторвать могут. Но это если колечко выдергивать, однако насчет колечек тут все были грамотные.

Брать в руки  любые  «стрелючки» бабушка запретила настрого, да  он и сам остерегался, ему хватало и патронов —  наших с остроконечной пулей и тупорылых немецких или итальянских – сколько их на горе и в огородах пооставалось! С патронами  страхов не было, их только в огонь не бросать, зато в них порох, а с порох – это ценность, на многое годится…

Тут же был другой случай: ему сказали «геть!», отогнали, оттолкнули, вроде как взрослые они тут, а он нет! Он почти сразу сообразил: солнце зашло,  всем по домам надо, а гранат они с собой домой не потащат, тут где-то спрячут. Утром только встать пораньше, а его хата вон она!

Те и вправду вскоре засобирались. Гранатки сунули под свайный амбар, прикрыли бурьяном, разошлись. Тогда он тоже из своей полыни вылез и побежал домой.

Их хата пока только строилась, но из землянки они уже переселились под крышу: он жил с бабушкой и с пришлым дедом Федьком.  Его родной  дед «Алешка» умер перед войной, еще до его рождения.

Их село Семейка  только год назад из «эвакуации» вернулось, куда их немцы выгоняли. Немцы с итальянцами и румынами здесь только до Дона дошли, за Дон их не пустили, и Семейка оказалась немецким передним краем. Всех, кто тут жил, они согнали и в свой тыл под конвоем отправили. Они с братом Сашкой были тогда одни на руках у бабушки, и бабушка  когда-то после расскажет внуку, будто с отчаяния хотела сперва их с Сашкой в Дону утопить, а потом и самой утопиться. Такие дела.

Не утопила, подсаживала обоих на подводы к сельчанам – двухлетнего его и четырехлетнего Сашку. Подсадит, а сама рядом идет, держит, чтоб никто не выпал. И довезла, добрались они все до села Лизиновка, что где-то аж за Россошью. Там «в гостях», на подселении к местным жителям они и провели почти год. Там же где-то осталась и могилка старшего братика Саши, умер в свои пять лет от дифтерии… Очень самолетов боялся. Когда маму разбомбили, он вместе с ней рядом на огороде находился. После немецкого налета его невредимого нашли, а ее мертвую, с развороченным боком. «Мама спит, только очи открыты». А его тогда, младшего, баба с дедом Федьком с собой в другую сторону унесли, на выгон, и там они в окопе целые остались

Чудная вещь память. Он совсем не помнил матери, но помнил ее платье и долго еще называл мамой («ма») бабушку Марию, донашивавшую дочкины одежды. Совсем-совсем не помнил внешности брата Саши, и вообще останутся у него в памяти от того времени только два эпизода. В первом большая белая машина подъезжает по белому полю к какому-то развалившемуся забору. Была, наверное, зима, машину-фургон для маскировки белым покрасили… А второй эпизод летний: стоит кучкой группа мальчишек, у одного из них все лицо в крови, ни пятнышка чистой кожи, а рядом второй кровью только обрызган. Впоследствии кто-то  подтвердил: да, было такое по пути в Лизиновку. Подорвались мальчишки на чем-то, и нечем было их раны обмыть.

Много позже, когда он, Анатолий Бакалов, будет в пединституте учиться, то прочтет в учебнике психологии, что ребенок двух лет  лишь два эпизода из своей жизни запомнить может и никак не больше. Вот они и сидели в нем, эти два…

А что должно было с теми итальянскими гранатами статься, то и сталось, хотя и не сразу и не вдруг. Вскочил тогда  мальчик  утречком, пока еще и солнце не всходило, и к амбару. А было это утро 1 Мая 1945 года.  Без всяких угрызений совести  он «приватизировал» из-под амбара то, из-за чего его вчера грубо оскорбили. И стал торжествовать: свой хитроумный план он выполнил, чего хотел, достиг, «кузькину мать» показал… А что дальше? А дальше, оказалось, ничего интересного. Солнце только всходило, село еще не проснулось, он был один на  один со своим подвигом и своим сокровищем.  Постоял, отбросил не так чтоб далеко один красненький стаканчик, прицелится в него другой гранаткой – легенькие такие штучки!  Забросил обе под амбар, достал обе ползком из-под амбара… Походил-погулял, тут солнце показалось, петухи кричат, село спит. Он продел просто так палец в запретное колечко, попробовал покрутить стаканчик вокруг пальца. Другой стаканчик  в другой  руке болтается. И вроде как время подошло закончить начатое, не прятать же ему трофей обратно!

В руке колечко алюминиевое, его потом в книжках «чекой» назовут. Вставлена «чека в дырочку, кончики ее после дырочки загнуты, но разгибаются легко. Зачем-то разогнул,  но выдергивать ничего не стал: нельзя так нельзя!

Случилось будто само собой и само по себе: приблизился к воронке из-под чего-то, раньше здесь взорвавшегося, и несильно так рукой в ямку отмахнулся. И оказался в костре пламени, которое тут же и погасло. Звука не слыхал, звук услышат другие и аж на дальнем въезде в село услышат, до которого аж два километра. Испугался только при виде сбегавшихся к нему людей с выпученными глазами. В общем, Первомай в селе Семейка в том году на часок-другой пораньше начался!

Отняли у моего будущего деда другую гранату, стерли с него две капли крови – выше коленки  и на правой руке. Главный бой был дома, пригрозила «мама»-бабушка его  теперь за собой  только на веревке водить и к забору привязывать, но, как видно, лишних веревок в хозяйстве  не нашлось.  И день 1 Мая тоже, между прочим, продолжался и не на этом кончился.

После обычного завтрака вышла с ним бабушка за ворота, настрого посадила с собой рядом на лавку («Никуда от меня!»). И вроде бы сердится, но где-то радио играет, солнце светит. И еще светится… что-то в бурьяне через дорогу!… Светится, играет, переливается. Что это может быть? Раньше бы и проблем не было, но тут такое дело, бабушка…Посидел-поерзал, а оно блестит, и, как магнит, туда к себе тянет. И как-то бочком-бочком отклеился внук от бабушки, перескочил с опаской через дорогу, а там, в бурьяне… обычная бутылка, битая.

Это потом, в школе или институте, прочитает мой уже к тому времени взрослый  дед про другое  сверкающее битое стекло, которое  напомнит ему то, из его детства. У писателя Чехова бутылочные осколки (рассказ «Волк», пьеса «Чайка»,) будут, «как звезда», светиться на взгорке в траве ночью, и читатель понимает, что ночь там лунная и что писатель – гений,  раз может  одним словом и одним «мазком» обрисовать ночной пейзаж.

У моего деда было другое окружение: солнечное утро, разочарование при виде битых осколков  и… взрыв! Да, взрыв, который грохнул неожиданно, едва он протянул руку  к пыльному стеклу. Он назад к бабушке, а та хохочет!  Оказалось, это мужчины подорвали неподалеку ту «его» другую гранату!

И был этот второй за день взрыв не только памятным продолжением праздника Первомая в отдельно взятом донском селе. Он  стал для его жителей фактически последним эхом-отзвуком отодвинутой на запад страшной войны. Бои еще не закончились и война еще принесет немало горя, но это уже не здесь и это были ее последние дни. Через восемь дней сюда придет та самая, «со слезами на глазах», ликующая весть о Победе.